— Рами!

В дом гость входить не спешил, топтался на крыльце, поглядывая в сторону окон.

Бранше отпрянул от вышитых по краям занавесок, прошептав:

— Дозорный.

— Дозорный, — мрачно подтвердил Рами, схватил со скамьи тяжелый плащ и вышел на улицу, роняя на ходу:

— Оставайся здесь.

Присланный дозорный оказался рослым детиной, что пришел в отряд совсем недавно, прошлой осенью. Рами помнил, как приказал старшой людям, дабы те с новеньким особо не секретничали. Мол, странно это — присылать нового воина без причины и на зиму глядя.

Значит, причина была. А причиной у городского начальства могло быть только одно — кто-то что-то сказал, и это что-то решили проверить.

Рами, как и старшой, чувствовал в Занкле некий подвох. Но время шло, воин из чужого постепенно стал своим, и дозорные, вздохнув с облегчением, поверили ему окончательно. Все, кроме старшого. Тот посматривал на Занкла косо, успехам нового не радовался, и обаянию не поддавался. А обаянием Занкла наделили сами боги: дозорный, вроде, ничего и не делал, но нравился всем.

Рами Занл тоже жаловал. Понапрасну не цеплялся, в лесу при встрече помогал. Вместе они завалы на дорогах разгребали, вместе убирали упавшие деревья с тракта, вместе выслеживали озверевших прошлой зимой волков. Одно только Занлу в Рами явно не нравилось — его происхождение.

Потому что Рами был рожанином, а Занкл — арханом. И не пристало высокорожденному магу дружить в каким-то лесником.

Сила, или магия, была чем-то, чем имели право обладать только арханы, чем-то, что Рами не понимал до конца, но чего в глубине души побаивался. И с чем сталкивался напрямую лишь два раза.

В первый раз — шесть зим назад. Была ранняя весна. Снег только-только сошел с полей, оставив влажную, грязевую пленку. Разбухали почки, угрожая взорваться зеленью, цвела у озера лоза, уходил под водяную пленку таявший лед.

Воздух, чистый, вешний, будоражил душу, стряхивая с плеч тяжесть зимней спячки. Собралась на площади возле храма рода вся деревня. Испуганной, серой стаей столпились рожане у тяжелых дверей, пирамидального здания. Чуть поодаль наблюдали за церемонией скучающие дозорные.

Рами, босой, в тонкой, повязанной веревкой тунике до пят, вместе с тремя другими юношами стоял на коленях посреди площади. Дрожа, не осмеливался он поднять головы, оторвать взгляда от грязно-коричневого песка. Чувствовал, как все более усиливался ветер, заставляя жалобно стонать растущие по краям площади тополя. Как доносился до него запах сжигаемой прошлогодней травы, смешиваясь со сладким ароматом цветущей вербной. Слышал, как заскрипел под чьими-то ногами песок, и усталый, раздраженный голос приказал:

— На меня смотри!

Один из коленопреклонных юношей шевельнулся, шумно втянул воздух  чуть слышно застонал.

Рами скосил глаза. Лен, бывший в шеренге посвященных первым, молодой, задористый, и бесшабашно грубый, теперь был бледен как снег. Глаза его расширились от ужаса, по щеке, подобно слезе, сбежала капля пота, на запястьях вспыхнула желтым татуировка рода.

В сторону проводившего посвящение архана Рами посмотреть так и не решился. Вновь перевел взгляд на песок перед собой и с трудом унял охватившую его дрожь.

Ветер вдруг утих. Воцарилась между порывами тишина. И в этой тишине раздался тихий вздох облегчения. Стрелой ударила в грудь сила заклятия, задрожали в воздухе слова клятвы (голос не слушался Лена, предательски дрожал), и вновь заскрипел песок под ногами архана:

— Смотри на меня!

Второй раз прошла церемония, второй раз мальчик на глазах у всей деревни стал мужчиной, затем третий, и, наконец, архан остановился перед Рами.

А мальчик дрожал уже не от напряжения, от страха. Помнил он, как чуть ли на коленях умолял старейшину позволить ему пройти посвящение, стать главой рода, получить возможность уйти из деревни, слезть с шеи совета и воспользовавшись приглашением Жерла найти себе работу. Так просто казалось это тогда, и так сложно — теперь.

— Тебе нет пятнадцати.

— Одиннадцать, мой архан, — прошептал Рами.

— Почему ты хочешь стать взрослым раньше времени? Почему не воспользуешься помощью деревни, давая себе окрепнуть?

— А вы бы воспользовались? — сам того не ожидая прошипел Рами, все так же поднимая головы.

— Я не рожанин, — ответил архан. — А за дерзость твою, мальчишка, я просьбу исполню. Сделаю из тебя взрослого. И ты уберешься из моей деревни уже сегодня. На меня смотри!

Рами медленно поднимал взгляд. Сначала он увидел темно-синие, без единого пятна, сапоги, потом вышитый замысловатыми знаками рода край плаща того же глубокого синего цвета, выше — скрепляющую плащ золотую брошь, тонкие, презрительно скривившиеся губы, и взгляд... светящийся синим, нереальным, взгляд.

Свет взгляда затянул, всколыхнул безумием, жаром разлился по груди и вдруг отозвался прохладой... Жгла, нестерпимо жгла запястья татуировка, подчиняясь приказу архана, переплетая прежний, детский рисунок в новый — в рисунок, который носили мужчины Кассии.

А Рами вдруг успокоился.

Чувствовал он, что маг-мальчишка и сам не умеет пользоваться своей силой, а только бродит слепо по поверхности души, не в состоянии заглянуть в ее глубины. Чувствовал, что делает что-то архан не так, в чем-то ошибается.

Но запястья Рами, еще красные после активизации родовых знаков, крепко обняли кожаные браслеты главы рода. Охладил горевший огнем лоб железный обруч, и Рами твердо выговорил в весеннем, стылом воздухе холодно-уверенные слова клятвы.

Рами был признан взрослым, клятвенно обязался сам кормить свою семью, и почувствовал легкое презрение к стоявшему перед ним белобрысому дурню. Архану.

Теперь, когда утихло в глазах мага синее пламя, когда исчезла окружавшая его аура силы, перед ним оказался обычный тринадцатилетний парнишка. Слабее даже него, Рами. Слишком самоуверенный, слишком слабый, слишком ранимый, чтобы нести тяжелое бремя силы, чтобы приказывать и сознавать важность своих приказов...

Облегченно выдохнул за плечами старейшина деревни. Шагнула к Рами  бледная мать. А стоявший у края людского круга старшой неожиданно презрительно посмотрел на довольного собой молодого мага.

— Уверен в том, что делаешь? — спросил он.

— Не тебе решать! — гордо вскинул подбородок молодой архан. Развернулся резко, и темно-синий плащ полоснул все еще коленопреклонного Рами по щекам, заставив неосознанно моргнуть, оберегая глаза.

Старшой промолчал. Посмотрел зло в спину обходящему лужу арханчику, плюнул в дорожную грязь, протянул Рами руку.

Разверзлось небо, хлынули на землю тугие, хлесткие струи первого весеннего ливня.

— Скажи спасибо матери! — перекричал шум дождя старшой.

— За что? — не понял Рами.

— Не спасла бы мне знахарка жизнь... — Рид побледнела еще сильнее, старшой осекся, махнул рукой и добавил:

— Ваше дело. Вы и разбирайтесь. Но архану я тому не завидую, аукнется ему глупость.

Жерл был прав. Не умел молодой мальчишка-архан применять магию, не умел смотреть в душу.

Жерл умел. После случая с оборотнем вывернул он душу Рами наизнанку, и только тогда понял молодой лесник, что такое на самом деле — кровь архана. И понял, почему именно эти люди считаются защитниками Кассии.

После истории с оборотнем, когда старшой вытянул из зверя тонкую стрелу, Рами до конца понял — иногда дозор приходит слишком поздно, а стрелы могут быть действенней даже знаменитого меча архана...

В тот день старшой сказал фразу, что запомнилась на всю жизнь:

— Неважно, какое оружие. Важно — кто его держит. И твое счастье, что и я когда-то баловался с луком.

— Разве лук не для...

— Рожан? — продолжил Жерл. — Знаю, что многие так думают. Мой отец решил иначе. И с завтрашнего дня будешь учиться, как правильно пользоваться твоей игрушкой. Потому что пока ты только играешься, дружок, настоящая работа у тебя начнется со мной...

На следующий день Рами пришел домой поздно. Даже не подумав об ужине, он прямо в плаще плюхнулся на кровать и его последней мыслью была: «Пропади ты, Жерл, со своим луком!»

Урок с оборотнем Рами запомнил хорошо. И, хоть и уловил теперь неодобрительный взгляд Занкла, но за луком все же потянулся. Недолго идти до замка, да лес в последнее время не был безопасным — одно появление Бранше чего стоило.

Контрабандисты ходили через предел, как через удобный мостик, а по деревне медленно ползли слухи... о изувеченных телах в лесу, о тайном клане, о шипах демона...

И летели те слухи по приграничных селам, бередили души простых рожан, доходили и до дозорных.

Дозорные молчали. Но в последнее время в лесу появлялись чаще, да пить стали меньше... до сегодняшнего дня.

— Боялся, что дома тебя нет, — сказал дозорный, стирая пучком травы грязь с сапог. —  Что по лесу рыскать придется. Беда у нас. Старшой запил.

Рами не ответил.

Наблюдал он, как по тропинке из сада идет Лия с корзиной, полной темно-красных вишен. Занкл приветственно улыбнулся, потянулся к ягодам, но Лия высоко вскинула подбородок и быстро вбежала в дом.

— Что это с ней? — удивился Занкл.

— За кошку... На этот раз вы поймали нашу Мурку.

Убитая кошка была для дозорных символом удачи, висела на акре ворот перед казармами, и обновлялась каждое полнолуние. Полуразлагающийся труп не нравился и Рами, да кто его спрашивал?

Пару раз рожанин пытался возразить, но то, что касается суеверий и верований, дозорные чтили свято. А посягать на святое не позволяли даже своему любимцу, хоть и выручал их частенько этот любимец во время запоев старшого.

Запои те случались нечасто, но были бедствием для всей казармы. Во время запоев старшой Жерл, похожий на огромного медведя, становился хуже зверя. Лупил каждого, кто на глаза попадется, громко требовал вина, да покрепче, заставлял всю казарму ходить на цыпочках.

Не было вина — начинал крушить мебель. Дубовые столы летели в окна с легкостью щепок, железный кулак то и дело встречался со стенкой, но отряд все сносил стойко, каждый раз надеясь, что на том забава и закончится.

Не заканчивалась. Наступал момент, когда старшой вдруг успокаивался. Некоторое время не было ни криков, ни буйства, ни требований выпивки.

Но отряд настораживался. Тишина в комнате старшого означала одно — Жерл делал выбор: топиться, вешаться или резаться.

Начиналось всегда одинаково. Старшой пошатываясь выходил из казарм. Плюхался на колени посреди тренировочного двора и приступал к неистовой молитве.

Молился громко и невнятно. Вроде, перечислял свои грехи (кто ж разберет в лепете пьяного?) рвал на себе рубаху и посыпал голову песком. Скрежетал зубами и рычал на каждого, кто осмеливался подойти слишком близко.

Потом поднимался. Тянулся за ножом, веревкой, или направлялся к реке, что текла за казармой — в зависимости от выбора, — а дозорные вздыхали и впервые решались вмешаться.

Утихомиривали старшого всем отрядом. Вязали, осторожно относили на кровать и с ужасом ждали утра.

Утро Жерл начинал отборнейшей бранью, а бранился он со вкусом — громко и витиевато. В казармах бросали жребий, выбирали жертву... жертва подходила к кровати, осторожно развязывала старшого и, как правило, получала в морду. За самоуправство.

Потом злой от похмелья старшой начинал мстить. Припоминалось во всех подробностях, кто старшого вязал, кто нечаянно заехал кулаком в глаз, а кто выбил «последние» зубы.

Виноватых наказывали. А наказывать старшой любил и умел, на конюшне сек исправно, но возразить никто даже не пытался — более старые и опытные напоминали молодежи, что старшой буянил и дрался нечасто, а вот прежний... тот сек регулярно и со вкусом. Да и поговаривал — хороший дозорный должен боль сносить стойко. И носа не задирать — хоть и архан. Гордыня, она богам не угодна, и в бою — вредна.

На счастье, дозорные нашли лекарство на буйство Жерла и случилось то сразу после убийства оборотня. Рами, который понятия не имел о выходках старшого, явился тогда в казармы с пирожками, приготовленными для дозорных матерью и Лией.

Дейл, что стоял на часах, криво усмехнулся — не вовремя явился любимый щенок Жерла, ой как не вовремя.

Но пирожкам обрадовался: мать и сестра жили далековато, в соседней деревне, а здесь, в казармах, кормили очень плохо.

Ухватившись за корзину, Дейл было открыл рот, чтобы вежливо выпроводить лесника, да не успел... Началась вторая и главная часть запоя Жерла.

Старшой вышел из казарм и плюхнулся на колени, как всегда, начал орать и неистовствовать, посыпать голову грязью, что-то невразумительно мычать. От удивления Рами чуть не выпустил пирожки, да не дал Дейл — подхватил корзину и, не спуская взгляда с буяна-старшого, начал подталкивать гостя к воротам.

И вытолкал бы, но, на несчастье, старшой мальчонку заметил. Посерел. Перестал вдруг молиться, начал булькать, таращась на обомлевшего Рами...

Дейл осторожно поставил корзину на землю.

— Отпился, придурок, сердце отказало, — заметил Эрл, его напарник, и оба хотели было броситься к Жерлу, как старшой ожил. Перестал булькать, протянул к Рами трясущиеся руки и завыл:

— Сынок!

Рами окаменел. Эрл чуть было не сел на корзину с пирожками, из казарм выбежали на крик старшого встревоженные дозорные.

— Прости, сынок, — продолжал кричать Жерл, на коленях доползая к обомлевшему Рами. — Прости, родной, прости дурака! Не сберег, не защитил!

Старшой плакал, обнимая ноги лесника. Дейл же знал — проспится дозорный, а своих слез и унижения ни мальчишке, ни отряду не спустит...

Да и мало что Жерлу в голову спьяну взбредет? Теперь сыном величает, а через миг вновь взбрыкнет, да и заедет щенку...

Пропадет ведь Рами. Получит в рожу, так худой же он, такому много и не надо. Зашибет старшой дурака, видят боги, зашибет. А коль Дейл сейчас вмешается... может, мальчонка и выживет...

Смирившись с поркой на конюшне, Дейл потянулся было к Рами, как тот повел себя и вовсе странно:

— Здесь я, батя, — мягко прошептал он, обнимая Жерла за плечи. —  Хорошо все будет. Идем.

Высыпавшиеся на улицу дозорные аж рты пораскрывали: старшой, что был на голову выше мальчишки и раза в два шире, как щенок на веревке послушно брел к казармам.

Сам бы точно не дошел, да мальчишка помог, плечо подставил, говорил что-то ласково, спокойно, улыбался глупо. А поздно вечером вышел из комнаты Жерла усталый, задумчивый...

На следующее утро обошлось без порки. И даже без похмелья. Старшой показался из своей комнаты хмурый, подошел к бочке с водой и окунул туда голову. А после повел себя как обычно, будто и не было проклятого запоя, будто и не было вчерашней сцены...

Пошел дождь. Рами и его проводник проехали по опущенному мосту в замок, поприветствовали часового. Тот молча кивнул, заскрипели цепи моста, и копыта коня зацокали по выложенному камнями двору.

Рами спешился, и пока дозорный справлялся с конем, стоял посреди двора и смотрел на кошку.

Жаль... Ласковая была, мышей ловила исправно, а теперь распятая висела на арке ворот, подставив ветру тугое, полное мертвых котят пузо. Амулет. Глупые суеверия дозорных. И струйки дождя, что окрашивались красным, собираясь под воротами в розоватую лужу.

Рами передернуло. Даже отсюда чувствовал он ауру смерти и легкий привкус паники, а ведь он не был магом. Зато дозорные были, вот и Занл был.

Дозорный скинул на плечи капюшон плаща, позволяя струям дождя намочить каштановые волосы, и поклонился начавшему затвердевать трупу. Наверное, с таким же уважением дозорные перерезали ей вчера горло. Что ж поделаешь — тяжело дается уважение младших арханов... Как и любовь хозяина тяжело дается свинье...

Рами расхотелось входить в казармы. Расхотелось ступать по земле, отказывающейся впитывать кровь животного, но Занкл молиться уже закончил, накинул на голову капюшон, вопросительно посмотрел на Рами. Преодолев приступ тошноты, рожанин отвернулся от кошачьего трупа и поднявшись по мокрым ступенькам крыльца, вошел вслед за дозорным в общий зал казарм.

Изнутри пахнуло теплом, гарью и запахом спиртного. Дозорные понуро сидели за потемневшими от времени столами и вполголоса переговаривались, бросая красноречивые взгляды на закрытую дверь в глубине залы. За дверью что-то бухнуло, врезалось в стену, и подававший дозорным вино прислужник вздрогнул, уронив на пол деревянную кружку.

— Иди домой! — кивнул ему Занкл.

Тихо стало. Как на похоронах. Хлопнула дверь за спиной мальчишки-прислужника, взгляды воинов впились в Рами, и сидевший ближе к двери дозорный протянул гостю чашу с теплым вином.

— Холодно сегодня на улице.

— Нечисть женится, — подтвердил Занл, скидывая на скамью мокрый плащ и подходя к огню.

— Ты так и не объяснил, что было в приказе, — заметил молодой, поджарый воин, которого Рами почти не знал, стукнув о стол кружкой так сильно, что дешевое вино разлилось по дубовой поверхности. — Прав был Жерл, нельзя тебе, падле, доверять. А теперь что? Настучишь? Или уже настучал?

— А ты меня, брат, не суди... — усмехнулся Занл, усевшись на скамье. — Завтра сам все узнаешь. А сейчас проблемы другие. И гость, если ты не заметил. Которому о нашей вражде знать не обязательно.

Молодой воин хотел вскочить со скамьи, но более опытный, уже начавший седеть сосед удержал его, заражая спокойствием:

— Не враги же мы, чтобы увлекаться ссорами. К чему эти слова, Интер? Или нам проблем мало с трупами в лесу? Или брата нашего не уважаешь? Или имеешь веские причины для неуважения? Доказательства?

Интер умолк. Понуро налил в чашу вина и выпил его одним залпом, неприязненно смотря на беспристрастного Занкла.

— Странно все это, — прошептал он. — Предел каждый день прерывают, в столице от злости бесятся, а ты приказы тайные получаешь... и от кого же, а?

— Не обращай внимания, Рами, — заметил Дейл. — День сегодня понурый, вот все и бесятся.

Рами кивнул, поставил на стол опустевшую чашу, положил на скамью лук и плащ, и вошел в боковую дверь, за которой находилась комната старшого.

Внутри оказалось душно, более душно, чем в общей зале. И теплее.

Огонь догорал в камине, шторы были плотно закрыты, а старшой сидел  за столом из черного дерева и в неясном свете светильника просматривал какие-то бумаги. Увидев Рами, Жерл спрятал бумаги в украшенную резьбой шкатулку и кивнул гостю на скамью.

— Хорошо, что пришел, садись.

Рами напрягся. Странно все это. И старшой был странным — тихим, спокойным — к разговору приступать не спешил. Будто и не пьяный был вовсе.

Но пил весь день: на столе стоял пустой кувшин, в воздухе пахло хмельным, а взгляд Жерла поддергивался дымкой.

— Что, Рами, опять позвали? — прошептал старшой, потянувшись к кувшину. — Моего спасителя?

— Мне нальешь? — попросил Рами, садясь напротив Жерла.

— Пей! — отмахнулся тот, с готовностью двигая к Рами чашу. — Меня не берет. Бывают такие дни, что и вино не берет, и жить не хочется. Бывают, а, Рами?

Значит, пьян. И горит желанием поболтать... Как всегда...

Рами не рассказывал никому о ночах, проведенных с Жерлом. Да и нечего было рассказывать: Рами просто слушал, Жерл — говорил. Много о чем говорил: о далекой и малопонятной Рами жизни в столице, о своем детстве... но никогда — о жене и умершем сыне.

Рами понюхал вино. Крепкое. Дешевое. И кислое.

Отпил глоток. Гадость еще та, но под внимательным взглядом старшого попробуй не выпей. И Рами выпил. До дна. Перед глазами поплыло, в голове затуманилось, а где-то неожиданно далеко, за густой пеленой,  вздохнул Жерл: «Тебя берет. Не обманули, гады. Крепкое. А ты пей, пей, мальчик. Не смотри на меня так, не надо. Сегодня все иначе. День паршивый, вино паршивое, и настроение хуже некуда. Опасное. Когда надо с кем-то поговорить, а нельзя... А надо, иначе душа разорвется. В клочки, понимаешь? Ничего ты не понимаешь. Пей, пей. Слушай. А завтра — забудь!»

«Забудешь тут», — пьяно подумалось Рами. Душно. Как же тут душно. И голова тяжелая, сама к столу тянется... и спать хочется... вот и глаза закрылись.

«Глупый ты, Рами, — доносился издалека голос старшого. Сам он глупый, глупости несет, да и разговорчив... как всегда по пьяни. — Не знаешь, что такое быть арханом. Все для тебя легко. Все правильно. Мать, сестра, дом. Рожанин... Завидуете нам, а главного не понимаете. Счастье да удача, они ведь от рода не зависят. И от крови — не зависят. Попил и я бед в жизни. Но не жалуюсь... заслужил. Тварь я. Жить не достоин. А должен. Потому что страшно, понимаешь, страшно уходить? Страшно и противно от самого себя... тварь!»

Рами с трудом удержал дрожь, когда буря на улице взвыла, когда звякнул тронутый ветром колокол, а сквозь полуопущенные ресницы почудились Рами у плеча Жерла кошачьи глаза. Они не были безжизненными, как во дворе, — напротив, смотрели изучающее, гневно... осуждали. Кого? Убившего кошку старшого или все ж Рами, что не сумел остановить дозорных, защитить?

«Дураком я был. Брата сводного из дома выгнал. Решил, что если сам перестал быть чудищем, то и Ленара дома терпеть не обязательно...»

Чудищем, удивился Рами. Брата? У Жерла есть брат? Странно... никогда не рассказывал. О детстве рассказывал, о брате — нет. Так бывает?

«Выгнать выгнал, а покоя все равно не было. Дозорным пристроился при замке повелителя, жену в дом взял, сын у меня родился, а покоя не было. Спать не мог... Сон это счастье... тебе, молодому, не понять... сон — это огромное счастье...»

Повторяется. Чушь несет... жалится... как всегда жалится...

Старшой встал из-за стола, подошел к камину, и подкинул огню несколько палений, а вместе с ними — пучок ароматических трав. В комнате сразу сделалось теплее, уютнее. Но не совсем, и глаза Мурки все так же висели над плечом Жерла, и благодаря им, благодаря притупленному вином страху, держался Рами на грани между сном и реальностью.

«Полнолуние было, ненавижу полнолуние, — продолжил старшой, возвращаясь к кувшину с вином. — Осень, листья уже почти облетели. Я вновь пошел в парк. Куда я еще мог пойти, а, Рами? Тебе не понять... Там всегда тихо, спокойно. Даже в лунную ночь... Даже для меня...»

Парк? Тот самый парк, что окружал замок повелителя. Как говорил Жерл? Магическая оправа для жемчужины, белоснежного замка, в котором властвовал древний дух. Странное место... непонятное, пугающее. Магия всегда пугала Рами. Как же хочется спать...

Рами овладела странная апатия — он понимал каждое слово старшого, чувствовал его волнение, но ему было все равно — будто он уже спал и знал, что спит.

«Тут я его и увидел. Зверя. В холке — мне до плеча. Я выстрелил, — смеясь продолжил Жерл. — Не ты один умеешь стрелять по оборотням. И не тебе одному повезло. Только тебе повезло, что попал, а мне повезло, что промазал... И визжал... как он визжал... Визг криком стал, а зверь — человеком.»

В стену полетела и чаша, а Жерл со всей силой ударил кулаком по столу, да так, что по поверхности пробежала трещина и теплое дерево завибрировало под щекой Рами. Не обижай дерево, Жерл, не надо, не виновато оно... И буря за окном не виновата. Воет, плачет... И тополь не виноват, что под окнами растет. Стонет... Жерл стонет?

«Думал, что в зверя стреляю, а попал в наследного принца. И так бывает. А я, дурень, не знал... радоваться мне или пугаться, что он жив?

Тогда радовался. Даже подбежал к Миранису, рану осмотрел, плащом прикрыл... И тут на поляну трое мальчишек выбежало. Телохранителей. Один, что поменьше других был, к принцу подбежал, да стрелу из плеча выдернул... Я даже вмешаться думал — кровью же истечет, но тут светлый телохранитель что-то прошептал и...

Я и до этого знал, что магия лечит. Но чтобы так? Чтобы одно движение ладонью, и нет фонтана крови? Даже виссавийцам такое не под силу, а какому-то мальчику... Мне завидно стало. И страшно...

Когда открылись глаза принца, я радовался как никогда в жизни. Не понимал еще, что жизнь моя в тот миг и кончилась. Но прежде чем пойти к жене... я к нему пошел... и все рассказал. Не мог молчать! Дурак был, вот и не мог! А он злостью исходил и все шипел: «Меня из клана за кровь выгнали, а в Кассии оборотень на трон взойдет! Не бывать этому! Видят боги, не бывать...» Знал бы я тогда, что всерьез он, что не забудет... даже теперь не забыл.

На рассвете ко мне пришли... Не убили, и на том спасибо, сослали... К пределу Кассии. А молодой маг, что с ним был, заставил дать клятву... что никогда не расскажу я о той ночи.

Каждый ритуал можно обойти... надо только знать как. Я всегда знал... Но не хотел. А теперь хочу! Тебе рассказываю... тебя ведь и нет тут, почти. Может, и не слышишь, а, Рами? Но то воля богов, не моя. Не слышишь, знать, они так хотят, чтобы не услышал.

А, знаешь, ведь тут поначалу я был даже счастлив. Только здесь, в лесах, обрел покой. И понял, наконец, важную вещь — у меня есть семья. Жена, сын, что быстро вырос. Из глупого младенца стал смышленым мальчишкой.

Вернулись мы тогда с отрядом поздно. Мальчонка мой привычку глупую имел, выбегал ко мне во двор и прыгал на руки. И тогда выбежал. А жена за ним. Как всегда, улыбающаяся, радостная.

Она первая опасность заметила. Побледнела, как смерть. А потом был крик моего сына... До сих пор он у меня в ушах стоит и стоять будет до самой смерти. Я успел увидеть лишь его напуганное лицо. Всего на мгновение. И гибкое  тело зверя над Аримом...»

Старшой вновь замолчал. Рами закрыл глаза, вслушиваясь в треск огня в камине, а дозорный некоторое время ходил по комнате. От окна к дверям и обратно.

«Волка я убил, а сына... отнес в храм смерти. Сам. А как домой пришел, так жена уже висела. Виссавийцы смерть не лечат...»

Вновь пауза. Долгая, бессмысленная. Рами захотелось спать, сонная одурь уже почти завладела пьяным телом, он даже видел отрывки сновидений, как старейшина продолжил: «Завтра уезжаю. Может, это и к лучшему, вдали от тебя, мальчик, мне будет лучше. Ты даже понятия не имеешь, как похож на моего сына! И даже понятия не имеешь, как сжигает меня стыд, когда смотрю я в твои глаза! Но ты мне не сын. Увы или ура — я уж и не знаю. Только долго ты здесь не останешься. Рид думает, что всех обманула, но меня не обманешь... лица я запоминаю хорошо. И выводы делать умею. Да и боги с нашими желаниями не считаются... никогда не считались.»

Рами хотел вынырнуть из пучины пьяного бреда, но не мог. И почти не удивился, как скрипнула рядом лавка, пальцы дозорного отбросили прядь волос от его лица, а Жерл вдруг изменил тон, сказав:

«Помнишь мою сказку, Рами? Знаю, что помнишь. Никогда о ней не забывай...»

Проснулся он, наверное, рано, не понять. Кругом царила тишина, и только по крыше казармы лупили крупные капли дождя. Ставни были плотно закрыты, в печи дотлевали угли. Пахло вином, остатками еды, а на столе стояла полная чаша. Он отпил глоток. Не то, вчерашнее вино, более слабое, теплое и сладковатое на вкус.

Испарились из головы остатки дури, и Рами нашел в себе силы, чтобы подняться и войти в общий. Там было пусто. Лишь на скамье у печи лежал все тот же Занл.

Мужчина тотчас поднялся и протянул гостю его плащ.

— Уехал старшой. Все провожать пошли, — заметил дозорный.

— А ты почему не пошел? — спросил Рами, поднимая со скамьи лук. На улице завыл ветер, кидая горсть капель в закрытые ставни.

— Кто-то уходит, а кто-то должен остаться. Кто-то должен заместить Жерла.

— И этим кем-то будешь ты?

— Вспоминаешь вчерашнюю ссору, — понимающе кивнул Занл. — Да, неприятно, когда собственные люди тебе не верят. Но я приехал сюда не за этим... вовсе не за тем, чтобы навредить Жерлу, а чтобы присмотреться к отряду и перенять командование.

— Жерл знал?

— Много задаешь вопросов, юноша, — взгляд Занла был изучающим, внимательным. — Но я не враг тебе, уволь. У таких, как ты, враги долго не живут.

— Я никого не убивал! — прошептал Рами, чувствуя, как горят его щеки.

— Не об убийстве речь идет. О чем-то другом, что знаем и я, и Жерл, но почему-то еще не знаешь ты... Но довольно. Он просил тебе кое-что передать...

Рами удивленно посмотрел на дозорного.

— Этот нож, — дозорный подал Рами кожаные ножны.

В них рожанин, к своему удивлению, нашел тонкий клинок самальской стали. Такой на базаре спокойно могли променять на коня, а то и не на одного. А по рукоятке вилась ветка лозы.

— И слова... странные, но, может, ты поймешь. Ты ведь у нас особый, а, мальчик? «Помни о моей сказке, Рами, когда будешь делать выбор...»

<<< ... >>>

Примечание: остальное можно посмотреть на моей страничке на СИ.