Я помню.../автобиографическое чтиво/*
У каждого человека живущего в этом мире, есть, как известно, два полушария - правое и левое. Я не являюсь исключением. Но, признаюсь, у моей души тоже - две половинки черная и белая. Еще в детстве, когда дрался за честь девчонки, или в юности, когда брал в руки кастет, я будто шел на зов, шедший из ниоткуда. Я дрался, бил, слышал треск костей, и, чувствуя, как превращаются в осколки чьи-то челюсти, испытывал радость победы над врагом.
Я был таким. Таким, как все. А после драк шел домой, смывал кровь и запоем читал Теодора Драйзера и Виктора Гюго...
Я помню, как трогал мое сердце своей любовью горбун, а я проливал слезы от умиления и... зависти к нему.
Я помнил ухмылку своей бабушки, когда брал в руки тайные, потрепанные книги, на которых было написано – Черная магия.
Я помню проводы в армию, схожие с пышной свадьбой, воистину, со славянским размахом, с пьяными «разборками», помню и то, куда я попал.
Я помню сотни, а потом - тысячи километров дорог, которые вели меня в неизвестность, в чужие края.
Я видел много крови и много трупов.
Я видел, как бравый майор, сделав шаг, а через секунду от него осталась груда разорванного на куски мяса и вырванные, сморщенные сухожилия. А еще - живые, извивающие внутренности, и обгорелое мужское достоинство. А рядом лежал молодой, от силы лет двадцати лейтенант, который остекленевшими глазами смотрел в раскаленное солнцем небо, а в них застыло мальчишеское удивление.
Я видел танкистов, обожженных до неузнаваемости и видел отрезанные у таких же мальчишек - солдат как я, носы и уши.
Я помню, как в длинном госпитальном коридоре звучала одна просьба, под отборный мат хмельного военного врача: убейте меня! Не могу больше, убейте меня... Я знаю, что происходило с теми, кто «косил» под психа, как и то, что было с теми, кто подцепил заразную болезнь.
Я помню, как на месте серых, угрюмых саманных домиков, где жили простые ни в чем невинные люди, толкаясь, утробно ревели моторами танки, а пьяный капитан-танкист орал, глядя на все, с высоты танковой башни: Ну что, с...и, нажрались землицы своей. А еще среди останков всех тех, кто здесь жил, виднелись детские, изуродованные траками, деревянные игрушки.
Я видел, в глазах своего однокашника лишь ненависть и всполохи безумства. А потом, через несколько часов после нашей атаки, ничто не напоминало о том, что здесь жили люди: песок, гусеничные следы и куски глины. Ад.
Я видел по вечерам своего майора, начальника особого отдела, который спустя час, когда наступали сумерки и отбой, звал меня и еще троих солдат, и мы грузили в армейскую машину блестящие на свету стопарей огромные коробки, на которых было написано - маде ин джапан. А на боках коробок, теперь известные всему миру, и нам знакомые названия -панасоник, тошиба…
Я помню, как его, майора, в сопровождении вооруженных до зубов офицеров, грузили в армейский уазик, а он орал благим матом: Я еще вернусь, сволочи!
А еще я помню, как мчавшаяся наперерез механизированной колонне женщина с грудным ребенком, была раздавлена головным танком. И никто не остановился.
Я помню, когда нам, построив на плацу, под мат приехавшего генерала, объявили о принятом приговоре троим моим сослуживцам, застрелившим целую семью. А рядом стоящие со мной мои друзья, тупо глядя на бушующего генерала, «тащились», приняв утреннюю дозу.
Помню, как мы продавали патроны местным пацанам, или меняли их на «герик», а потом дрожали, забившись в угол, получая проданный товар» назад – в грудь, в живот, в лицо…
Помню, как украдкой, ночью, по-воровски, нас грузили на борт вертолета, и мы улетали туда, где садится солнце, туда, где был наш дом.
А потом был госпиталь, потому что я наглотался угарного газа вместо «дури», а потом пьяный, полный страсти и размышлений отпуск. А потом… все с начала.
Я запомнил свое возращение домой, как прятал свою форму, которую ненавидел, я проклинал себя за то, что совершал.
Я помню, как пришел на шахту и как работал забойщиком.
Я помню, как парторг, распаляясь от собственной значимости, орал мне на ухо что-то о патриотизме и комсомоле, а я посылал его и родной комсомол подальше. Я вырвал страницы своего военного билета, где значилась моя принадлежность к комсомолу, я тем самым оторвал часть своей жизни.
Я помнил о расписке, о молчании, о нераскрытии тайны, на десять, двадцать пять лет и пятьдесят лет, где многократно упоминались статьи 64 и 67 УК.
Я помню, как попал под обвал, и меня засыпало, там я провел трое суток один…Можно показывать известным жестом, и высказывать в известных выражениях то, что я помню и видел.
Помню во всех деталях как в кромешной темени под обвалом, напротив меня, сидел схожий на «всесоюзного старосту» старик, с такой же бородкой и с котомкой за плечом, который все повторял мне: не с худым к тебе пришел, не с худым…
А я видел перед собой сказочного хозяина горных выработок, того самого Шубина, который скитался по шахтам многие десятилетия, а возможно, столетия…
Сжавшись, забившись в дальний угол уступа, кусая покрытые угольной пылью кулаки, шептал: если выйду- брошу пить, выйду - больше сюда ни ногой…
Я помню себя в тот день, когда родился сын, и то, что творилось в моей такой непонятной душе.
Видел и помню, как продавали партию угля тем участкам, где добыч была мизерная. Я видел глаза моего начальника участка - глаза зверя во время гона на дичь, и глаза, в которых не было ничего- лишь пустота.
Я видел то, как отмечали праздники, и то, что происходило в дни зарплаты и аванса. Помню глаза своей жены: лучезарные, полные нежности и ласки. Я помню ее смех и плач, как помню все то, хорошее что она для меня сделала.
Я многое видел, я помню многих. Я видел тысячи лиц, как и помню все то доброе, что мне дали люди, и лихие, но пережитые мною, девяностые годы.
Я помню, но не имею обиды на тех, кто поступал по отношению ко мне подло и нечестно. Я помню своих друзей армян, с которыми проехал десятки тысяч километров непростых дорог.
Я помню, как умерла мама, а я стоял твердый как камень, глотал валерьянку и валидол. Я прекрасно помню, тот момент, когда ее похоронили, а ночью я рыдал навзрыд, понимая, что я - просто мальчишка, один, а моей мамы больше нет.
Я приходил на ее могилку, разговаривал с нею, о чем-то спорил, о чем-то просил… А потом, смотрел в небо, и видел облака, которые проплывали над моей головой, и я знал, что среди них и моя мама. А потом была операция, к которой я был готов. Я помню, о чем спрашивали меня разные люди, но, я отвечал одно и то же: не помню, не видел, не знаю. Но я помню, что я видел. Я видел седую, чуточку взлохмаченную старуху, прислонившуюся щекой к стеклу, за которым бушевала жизнь. Помню ее трясущиеся губы, и взгляд, одинокого, никому не нужного человека. Брошенного, один на один, на растерзание одиночеством и серой, такой паскудной жизнью…А еще помню странную, лишенную жизни долину…
Но навсегда запомнил один сон: Спустя месяц после операции мне приснилась мама. Впервые за прошедших три года. Она, прислонив к моему плечу свою седую голову, на мой вопрос: Как там, мам? - произнесла тоскливо: Неважно, сынок, холодно и одиноко.
Мы шли с ней по пустой, безлюдной дороге, и я, и она молчали. Проснувшись, я увидел на своей подушке длинный седой волос - то, что мне до сих пор напоминает о ней.
Я многое помню, но еще о большем молчу… 2008г.
Источник: http://авторский |
| Категория: Виктор Камеристый | Добавил: Виктор (26.12.2010)
| Автор: Виктор Камеристый
|
| Просмотров: 537
| Рейтинг: 0.0/0 |
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ] |
|
| Категории раздела |
|
 |
| Облако |
|
|
| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
|
| Высказывание дня |
| "Debil jest debilem rano, w południe, wieczorem i w nocy. " |
|
| Поиск |
|
|
|
